Магическая теория происхождения искусства выводит его из магического обряда. Согласно Д. М. Угриновичу, религия и искусство являются двумя сторонами человеческой практики: «Одна сторона человеческой практики, - пишет он, - выражает и фиксирует степень господства людей над объективным миром, другая - выражает господство объективных условий жизни над людьми». Таким образом, религия является результатом несвободы человека, средством «иллюзорной компенсации» давления внешних обстоятельств на человека, а искусство есть продукт человеческой свободы, средство свободного самовыражения человека.
Как известно, ранняя форма европейского искусства - искусство Древней Греции - вызревает в недрах мифа и черпает свою энергию в энтузиазме обрядового действа. Так, к обрядовым магическим играм восходят все жанры греческой драмы; триединая хорея, одним из побегов которой была лирика, являлась составной частью религиозных празднеств; греческая скульптура и архитектура также немыслимы вне контекста обряда, поскольку они служили рельефным окружением его, его пространством и обстановкой. Это, по всей видимости, указывает на формообразующее значение обряда для художественной культуры, особенно на пороге нарождающихся культурных эпох.
Обретая все бóльшую и бóльшую самостоятельность, античное искусство - греческое и римское - всегда сохраняло память о своих обрядовых истоках. На путях относительно самостоятельного существования, руководимое чувством меры, античное искусство приходит к канону. В эпоху Древнего Рима оно застывает в границах канона. Подражательность римского искусства греческому, «каноничность» его - неизбежное проявление духа тотальной регламентации, пронизывающей римскую культуру.
Так же, как и в архаическую эпоху мифа, обряд задает тон новому искусству - искусству средних веков. Начало европейского средневекового - христианского - искусства «рифмуется» с началом античного...
Средневековое искусство, уходя корнями в обряд, с самого начала, в отличие от античного искусства, несло на себе печать канона. Это был религиозный канон, и с самого начала он был предначертан Святым Писанием. Не созерцание природы, как у греков, а богодухновенное слово Откровения творило новое искусство. Требование символического соотнесения искусства со Святым Писанием и составляло сердцевину канона средневекового искусства.
Мысль о. Павла Флоренского об органичной вплетенности искусства в религиозный обряд, проведенная им в работе «Храмовое действо как синтез искусств», должна быть в известной мере отнесена к средневековому искусству, а еще прежде - к античному. Ведь храмовое богослужение, по словам самого о. Павла, являет собой живое наследие античности. «Синтез храмового действа, - писал он, - не ограничивается только сферой изобразительных искусств, но вовлекает в свой круг искусство вокальное и поэзию, - поэзию всех видов, - сам являясь в плоскости эстетики - музыкальною драмой. Тут всё подчинено единой цели, верховному эффекту кафарсиса этой музыкальной драмы, и потому всё, соподчиненное тут друг другу, не существует или по крайней мере ложно существует взятое порознь».
Указание на подчиненность средневекового искусства религиозному обряду можно усмотреть и в феномене анонимности значительной его части, особенно в раннее средневековье. Авторство не имело значения - ведь человек мыслился всего лишь проводником божественной воли, и творческое начало помещалось не в нем самом, но в Боге. Так, лишь к XII столетию относятся первые известные нам имена творцов средневековой музыки. Это - композиторы школы собора Нотр-Дам де Пари Леонин и Перотин. А сколько анонимных творений из других областей средневекового искусства рассеяно по всему его ареалу!
Новое время - эпоха дифференциации искусств, последовавшей за разрушением рамок традиционного обряда. Уже пóзднее средневековье отрицает обряд, пародируя его. Как пишет А. Бергсон в своем эссе «Смех», «обрядовая сторона общественной жизни должна всегда заключать в себе комизм в скрытом состоянии, который ждет только случая вырваться на свет». Но исчезает ли обряд совсем? Не облекается ли он в новые формы служения правде жизни? Не служит ли искусство и сейчас, как и всегда, обретению подлинного бытия? «Чем поэтичнее, тем подлиннее», - говорил романтик Новалис. Быть может, и сегодня подлинное искусство обстоит обряду, пространство которого - наш общий дом, Земля?